Ефрейтор Икс [СИ] - Сергей Лексутов

Павел, наконец, начал задремывать, как вдруг по коридору забухали сапоги, дневальный мчался в спальное помещение. Павел подумал, что опять включение и приподнялся уже на постели, но тут увидел, что в полосе света, падающего из коридора, мчится Котофеич, в зубах у него мотается гигантская крыса, а за ним летит дневальный, расставив руки. Глазищи кота горели жутким диким огнем. Котофеич шмыгнул под кровать Павла, и оттуда понеслось низкое свирепое рычание, будто демон смерти праздновал свою победу. Дневальный сунулся под кровать, Павел дружелюбно сказал:

— Рога отшибу.

— Пашка, он же кровью весь пол уделает!

— Ничего, подотрешь…

Дневальный в сердцах плюнул и ушел к тумбочке. Из-под кровати понесся смачный хруст. Павел подумал, что кошки знают, с кем можно играть, а с кем нет. С мышкой они любят поиграть, но крысу считают серьезным противником.

С подушки поднялась голова Никанора:

— Пашка! Да выброси ты его в окно! Спать же не дает, весь ужин наружу просится…

— Экий вы аристократичный, Никанор… В таком состоянии даже я к нему опасаюсь прикасаться. Порвет ведь зверюга. А на когтях у него черт те что может быть, вплоть до чумы; он же их только что в крысу вонзал…

Павел прислушивался к затихающему урчанию и хрусту под койкой, стараясь ни о чем не думать, будто плыл по течению. Он знал, если будет стараться заснуть, ни за что не заснет. Это накопившаяся усталость. Последние несколько суток авральной работы он вообще не спал, просто не мог уснуть, хоть и была возможность поспать часа два-три. Наконец на койку вспрыгнул Котофеич. Увидев, что Павел не спит, вопросительно мурлыкнул.

— Отдыхай, Котофеич, — шепнул Павел.

Будто только и ждал приглашения, кот устроился в ногах и принялся лизаться. Облизывался он старательно, расчесывал каждый волосок своей роскошной шубы, долго, шумно выкусывал что-то из когтей. Странно, но эта возня кота усыпила Павла, он будто в яму ухнул.

Утром он обнаружил в роте некоторые изменения. Во-первых, отлично покрашенный пол казармы теперь почему-то натирали вонючей мастикой с помощью "автобуса", обрезка бруса квадратного сечения, обшитого шинельным сукном. Это изменение обрушилось на Павла тяжелыми ударами "автобуса" об пол, которые его и разбудили, да головной болью, видимо от вони мастики. Этот идиотизм трудно было осознать. Ну, в полку, где в казарме точно такого же размера живет человек двести, еще понятно, краски не напасешься. Но тут, где самое большее численность бывает тридцать пять человек, и то почти вся рота большую часть дня пропадает на станциях, какой смысл скоблить пол и натирать мастикой? Его и мыть то приходилось всего лишь раз в сутки, при смене наряда.

Второе изменение Павел обнаружил, отправившись по своему обыкновению прогуляться перед завтраком. В роте имелась "губа", оставшаяся еще с тех времен, когда здесь стоял батальон. Кирпичная пристройка, оборудованная по всем правилам. Две каморки, снабженные железными дверями. В них Сухарь хранил дефицитные запчасти. Теперь запчасти были перенесены в сырой и холодный склад, в котором крысы постоянно обгрызали изоляцию с катушек, а железные двери были гостеприимно распахнуты и ждали постояльцев.

После завтрака Павел собрался на станцию. После долгой работы надо было залить масло в редукторы вращения кабины и качания антенны, поменять кое-какие лампы. Он с интересом подумал, как же должна выглядеть станция на полупроводниках? Волошин сидел в курилке с Газмагомаевым. Проходя мимо, Павел приостановился, сказал:

— Волошин, пошли на станцию.

Он с минуту смотрел на Павла, не двигаясь с места, наконец, лениво обронил:

— Я в распоряжении командира… Придется тебе самому полы мыть.

Газмагомаев нехорошо ухмыльнулся и сплюнул в обрез бочки. Они явно демонстрировали пренебрежение. Павел понимал, что надо что-то сделать, хотя бы подойти и врезать по этой физиономии, сбить нахальную и глумливую ухмылку, блуждающую по ней. И тут же понял, что не может уподобляться Харрасову. И еще у него вдруг возникла мысль, что в дедовщине есть какой-то смысл. Видимо выпало какое-то звено в управлении Советской армии, и его заменяет дедовщина. В этой аномальной роте, где сплошь весь призыв состоит из серьезных мужиков, дедовщина исчезла, и тут же два наглых юнца посчитали, что они имеют право сачковать и посылать подальше старших по званию срочной службы.

Павел стоял и смотрел на них. И на него медленно накатывало тоскливое презрение к себе, к этим двум пацанам, и ко всем, втянутым в эту глупую игру. Наконец он повернулся, сунул руки в карманы и побрел по дорожке к станции, к рельефно вырисовывающейся на фоне неба приемо-передающей кабине, задравшей антенну в небо. Само собой получилось, что он во весь голос запел арию Мистера Икс. И пел во весь голос, самозабвенно, упиваясь тоской, пока не дошел до капонира.

Котофеич дрых на солнышке. Павел сказал:

— Котофеич, пошли, поработаем? Прыгай.

Котофеич потоптался, прицеливаясь, и прыгнул, с невероятной точностью приземлившись Павлу на плечо. Когтей он в таких случаях не выпускал, поэтому было ощущение, будто он просто возникал на плече.

Включив станцию, Павел переключил масштаб высоты на максимум, провернул антенну по азимуту, подумал тоскливо: — "Господи… Кто мы? Зачем мы?" Луч старенькой станции шарил в космосе, как рука, машущая в пустоте, в отчаянии пытающаяся за что-то ухватиться. Местники, чуть светящиеся по нижнему краю развертки, казались ничтожными, по сравнению с космической высотой. А люди еще ничтожнее, копошащиеся на дне этой воронки, вычерчиваемой лучом. Пусто в космосе. Лишь на дне воронки чуть заметная мышиная возня. Скучно и тоскливо. Надоело.

— Хочу домой, — проговорил Павел. — Жалко только, что не ощутишь себя великаном, шарящим в космосе… Домой, домой… А интересно…

Он торопливо переключил на маленький масштаб.

— Где ж Урман?..

Он навел на Новосибирск. Потом медленно повел антенну в сторону. Здесь, на пределе дальности, луч уже не цеплялся за местники, но вдруг на совершенно гладком обрезе развертки возник крошечный пенек. Павел сидел и растроганно глядел на него. Ну конечно же, железнодорожная радиотрансляционная вышка! Сколько она? Метров пятьдесят высотой? Каждый метр подъема, дает четыре километра горизонта… Да еще возвышенность, на которой стоит станция, да горка приемо-передающей кабины… Она самая, вышка в Урмане, в ста метрах от его дома. Павел смотрел на светящийся пенек и с ужасом представлял, что трогает кончик вышки стоящей совсем рядом со своим домом…

… Его отвлек от воспоминаний тихий звук, донесшийся от двери, а потом и тень промелькнула. Светлый проем двери явно кто-то заслонил на мгновение. Павел сполз со стула и скорчился за столом. Точно, за шкафом прошелестели шаги. Чуть слышно. Умеют ходить, сволочи… За шкафом кто-то стоял, медленно вдыхая и выдыхая. Наконец он решился; шагнул вперед, шаря невидящими с яркого солнечного света глазами в полумраке. На уровне его пояса ходуном ходил "Макар" с толстым, коротким глушителем. Перехватив руку с пистолетом, Павел отвел ее в сторону, и от души врезал локтем под ухо. Пистолет моментально оказался в его руке, а парнишка возвел мечтательные глаза к потолку, но падать не спешил. Тогда Павел добавил ему пистолетом по голове и снова скорчился за столом. Второй боец не успел. Влетел в закуток за шкафом, когда с первым было все кончено. И этот угодил в тот же капкан, что и первый. Павел перехватил руку с пистолетом, но глушить парня не стал, только заломил руку, выкручивая из нее пистолет, подножкой сбил парня на пол, уложив поперек первого, заломил руку аж до затылка, нашарил моток веревок и скрутил обоих бойцов, намертво примотав друг к другу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});